Пустынный песок у озера

Куст хармык живуч, ветвист, колюч, коренаст. Пустынные ветры, разгулявшись над просторами, уносят к далям желтые песчаные тучи, день за днем выметают мелкие частицы, отшлифовывают ими оставшиеся на земле щебень и гальку, сантиметр за сантиметром углубляют голые, неприкрытые пространства. Хармык плотно оплетает корнями, стережет ветвями тот участок, на котором сидит. Новый песок может здесь задержаться, но тот, который захвачен кустом, остается лежать на месте. И вот в итоге длительной борьбы между кустарником и ветром последний завладевает песком промежутков и открытых участков, оставляя тысячи песчаных муравейников под зелеными шапками хармыка. Между ними он роет каналы, разрисовывает пески нежным струйчатым рисунком, сглаживает их и снова разрисовывает. Под корнями кустов роют коры мохноногие тушканчики, из тех, которым щетка волос на ступне помогает скакать по мягкому, сыпучему грунту, совсем не проваливаясь, мелкие хомячки Роборовского, черноглазые пустынные ежи. Днем поверхность песка горяча и ровна; одни жуки-чернотелы да ящерицы-круглоголовки доказывают, что и полуденные часы не совсем безжизненны. Пустынные ежи дремлют тогда в устье неглубоких нор, выставив на солнце остроносую с зажмуренными глазами мордочку; хомячки Роборовского прячутся в норах рядом с кладовыми, где положены собранные за ночь жуки, зерна и ягоды.

Этот хомячок, один из самых мелких, розовато-желто-серый сверху, кремово-белый снизу, был известен до сих пор только по двум экземплярам из Наньшаня и Цайдама — стран, лежащих далеко на юг от Орог-Нура. Найдя его впервые на Opor-Нуре, я расставил в песках полсотни ловушек, рассчитывая поймать несколько редких зверьков. Через бугры и долинки растянулась длинная вереница капканчиков; старить их, примечать и записывать мешкотно, зато интересно собирать. Многие пусты или опустошены ежами, уничтожающими и хлебную приманку, и пойманных зверьков; в других, придавленные железной пружинкой, желтеют окоченевшие песчанки, виднеются серые хомячки, иногда ежи, поплатившиеся за неосторожность. Пустынные сорокопуты уже склоняются на ветках и, держа голову набок, приглядываются к пойманным зверькам: птицы, как и ежи, охотно меня обворовывают. Стоит немножко опоздать — и пустынные сойки да сорокопуты оставят одни лапки и кровавые клочки шерсти. Я разгоняю моих пернатых конкурентов; стелющимся полетом улетают сорокопуты накалывать на колючки излюбленного куста мохнатых тарантулов и ящериц с оторванными головами; пустынные сойки убегают быстрой, семенящей побежкой. Возвращаясь назад, я вижу их шныряющими под поникшими ветвями кустов и роющими под корнями ящериц.

Ловушки собраны в кучу и зарыты в песок до вечера. Я возвращаюсь к палатке берегом. Солнце уже высоко; озеро из голубого стало зеленым, как росистая свежая лужайка; в неподвижном воздухе знойно звучат голоса чаек и клекот орланов, подравшихся из-за рыбы. Камыши и солянки источают сладкий аромат, близится час полуденной тишины и безмолвия.

Потом в палатке на седле, прикрытом буркой, я пишу этикетки, нумерую, измеряю зверьков, обдираю шкурки; ножницами, скальпелем, пинцетами кромсаю кости и мышцы маленьких трупиков, сыплю картофельную муку, смазываю шкурки мышьяком, набиваю их ватой, зашиваю, — делаю кропотливую работу коллектора. Я сижу за работой, пока не онемеет спина, пока кучка пойманный зверьков не превратится в десять — пятнадцать шкурок, расправленных, измеренных, записанных и выставленных на просушку. Тогда снова за спиной — рюкзак, на боку — патронташ и ружье: я отправляюсь ставить на ночь ловушки.

В это время стада верблюдов уже идут из дэрэсу к аилам, погоняемые мальчишкой, странным образом удерживающимся на раскачивающихся горбах самого большого животного. Монгол кричит и скачет около непослушного стада, бесшумно разбегающегося мягконогой, качающейся походкой. Голос мальчишки и движения стада совсем не нарушают ни дикости, ни безлюдности — так они мелки и малы перед лицом озера, равнины и синего облачного Алтая.

Птицы оживляются к вечеру: на кустах показываются скрытные, подвижные и бойкие пустынные славки, где-то пропадающий днем большой сорокопут Пржевальского издали белеет грудью на вершине большого холма; целые полчища пернатых высыпают на берега озера. Две или три сотни колпиц, построившись рядами, ищут на мелководье мелких личинок и раковинки. Они похожи сейчас на косцов, вставших с косами на лугу, прежде чем начать срезать траву в длинные увядающие грядки. Недаром косарями зовут их нижневолжские рыбаки. Дальше, в устье Туин-Гола, видны цапли и черный аист; ниже по течению располагаются чайки и крачки, к которым у края дельты и камышей присоединяются табуны уток, цапель, гусей и куликов. Когда все это с криком, свистом и хрипом поднимается на крылья, кружится, строится в белые, черные и серые вереницы, тянется на дымно-синем фоне гор к укромным островам и заливам, картина кажется необычайной даже и для Монголии, этой неописуемой страны.

Проходит час, закат тускнеет, летучие мыши ныряющим ломаным полетом спешат от гор к долине; у воды, в теплых струях воздуха, дрожащего над разогретым илом, мириады зеленых безвредных комариков колышутся живым прозрачным туманом, и ночь, наполненная певучим звоном их крыльев, живет напряженной, восторженной жизнью. Тушканчики открывают закрытые на день устья нор и скачут летящим, неслышным скоком; пустынные ежи, похрустывая песком, бегают в поисках жуков, покинувших песчаные убежища.

Совсем поздно, когда в палатке все успокоились, я сажусь за дневник и пишу, отрываясь, чтобы посадить в энтомологическую банку то жука, то ночную бабочку, летящих к огню от непогоды: тучи заволакивают звезды, видимо, собирается дождь. Я смотрю в ночь, слушаю озеро. Волки воют далеко за камышами, верблюды прислушиваются и перестают жевать, лебеди отвечают с озера чистыми, прозрачными голосами. Есть звуки, которые могли родиться только в лесу, подобно скрипам и трескам глухариной песни, и есть голоса, возникшие среди плеска вод, вобравшие в себя всю мягкую звонкость и гармонию языка струй. Таковы лебединые крики. Никогда не забыть мне голосов четырех лебединых пар над сонным, умолкшим озером, одинаково неотразимых, слышались ли они в лунном мерцающем свете или в предгрозовой темноте. Из конца в конец над широкой водной поверхностью они перекликаются, как белая озерная стража, и, может быть, потому так спокойно спят камыши, так угрюмо выкрикивает филин свое протяжное «угу».

Ночь свежеет; я вздрагиваю и иду в палатку. В ней светло и знакомо, как в давно обитаемой комнате. Трое в ряд, укрывшись одеялами, спят мои спутники; комары, толпясь у фонаря, напевают им баюкающую песню. Мое место крайнее справа. Рядом, за брезентовой стенкой, мирно хрустит жвачка на верблюжьих зубах. Я засыпаю, едва успев вытянуться и набросить на себя одеяло.

Производитель детских электроквадроциклов - компания Joy Automatic. Квадроциклы для детей 3-9 лет.