На смену цветущим лугам пришла пустыня

Наша переправа через Онгийн-Гол была веселой и шумной. К этому времени пришел еще один автомобиль со множеством пассажиров и целым ворохом пожитков. Разбросанные кучи багажа, две машины, освобожденные от всего лишнего, группы пестро одетых людей у дымящихся костров, повозки, запряженные быками и яками, всадники, множество собак, и над всем этим многоголосый шум и небо, почти белое, с белыми курчавыми облаками, — вот картина стоянки у переправы. Багаж .перевозился вьюками и на повозках; погонщики с криками брели по воде; в машину запрягли четверку быков. Вода хотя и сбыла, но на месте переправы доходила до кузова автомобиля и, что самое главное, щебнистый грунт был бегуч и неплотен, так что колеса в одно мгновение могло заметать. Поэтому шофер сидел у руля, и лишь только быки переставали тянуть, как начинал реветь гудок, и животные брались за дело с новой силой. Наконец процедура переправы, тянувшаяся не один час, пришла к концу; мы на правом, степном берегу, по которому ходит монголка-старуха, собирает кизяк — аргал и бросает его в заплечную корзину ловким движением специальной граблеобразной лопатки. Корзина ее почти полна; по монгольским приметам, встретить на пути такую женщину — к удачной поездке.

Уже вечереет, когда мы подъезжаем к монастырю Уйцзин-ван, останавливаемся на ночевку в фактории и в первый раз за неделю ночуем под прочной кровлей. Помню, на закате мы все вышли за ворота (фактории. И монастырь и поселок были как-то особенно тихи; на ясной, холодной заре кружились иссиня-черные клушицы и с криками забивались под крыши. В Монголии, высоко поднятой над уровнем моря, на которой даже равнины лежат выше гребней многих сибирских хребтов , эта горная красноклювая галка заменяет нашу обыкновенную и охотно живет в постройках. Воробьев, которые так часты у нас, здесь тоже не было; каменные воробьи с более протяжным и мелодичным криком летели от степи к домам на ночевку.

Теперь до Ламан-гэгэна нам оставался один дневной пробег, хотя и несколько больший, чем до сих пор. Мы выехали вскоре после рассвета, и солнце, поднявшееся из-за гор, застало машину мчащейся далеко от Уйцзин-вана. Утренний воздух был холоден и свеж, краски — нежны и необычайны; долины, холмы, склоны гор — на десятки верст совершенно безлюдны. Страна казалась бы вовсе мертвой, если бы не орлы, спозаранку слетевшиеся на обильную падаль, хлопавшие крыльями, прыгавшие, согнувшись, и отгонявшие друг друга.

Дальше местность стала еще более унылой. Сожженые скалы с торчащими из щелей тощими кустиками караганы сменялись обширными оголенными пространствами, напоминавшими бестравную степь; дальше — пересохшие песчаные русла ручьев и речек, уже давно лишенные воды, пересекали долины, в которых не дымились юрты, а были рассеяны лишь покосившиеся могильные камни да кэрэксуры — курганы из груды камней, окруженной кольцом или квадратом из камней же. Это были окраины Северной Гоби, в которой нам предстояло провести половину лета.

От сухого встречного ветра горело лицо и начинали трескаться почерствевшие губы; взгляд уныло скитался по безрадостным пространствам щебней и скал, терялся среди впадин, сменявших возвышенности, и возвышенностей разбросанных по впадинам. Казалось, природа имела и время и силы разрушить горы, рассыпать их в хаос мелких неровностей, но не довела своего дела до конца: она не принесла сюда достаточно влаги, не создала здесь почв, скудно посеяла травы.

Так может казаться, на самом же деле картина сложнее. Наука говорит нам, что пустынная Азия знала когда-то и лучшие времена. Они прошли, резко изменился климат, и там, где еще в плиоценовое время была цветущая жизнь, теперь лежат омертвевшие пространства. На месте лугов, быть может, кустарников и перелесков раскинулась полупустыня и пустыня, не песчаная, в барханах, с представлением о которой связано у нас это слово, а щебнистая и горная, на тысячу метров и более поднятая над уровнем океана. Зима холодна тут, как в Сибири, но 'бесснежна и ветрена; лето жарко, дожди малочисленны. Все же жизнь должна быть и здесь, ведь она гибка и приспособляется ко всяким условиям. Словно алой кровью расцвечивают мельчайшие водоросли белые снега высочайших горных вершин; она теплится и мерцает в голубых и зеленых огнях фантастических рыб вечно темных провалов океана, слышится в тысячеголосых криках птичьих базаров на островах полярного моря, в зеленом шелесте тропических зарослей.

Одна из задач натуралиста — отыскать следы жизни всюду, где она существует, и указать на ее особенности. Конечно, жизнь удержалась и в пустынях Азии, даже далеко не всегда бесцветная и не бросающаяся в глаза. Какой-то ирис, странно зеленый среди серых полынных веточек, цветет сейчас фиолетовыми цветами, и его редко разбросанные кочки кажутся чуждыми этой местности, словно случайно оброненные проезжим садовником. Плотные, низкие шапки окситрописа с голубоватыми листьями так обильно усажены колючками, что похожи на большого, свернувшегося в клубок ежа. Монголы зовут его «дзара», что означает еж. Но цветы у дзара яркие, алые и лежат на самой кочке, словно вовсе лишены цветоножек. Они так свежи, что думается, ветер принес их от влажных альпийских лужаек.

Такси в Москве. Заказывайте: хорошее такси дешево. Прозрачные цены.