Горная река

Наконец мы спускаемся к обширным щебнистым пенепленам. Они унылы и голы; кажется, что растительность только еще начинает захватывать эти места. Всюду блестят на солнце отшлифованные осколки камней; редкие приземистые кустики пустынных трав неприметны и серы, как пыльные. Чем дальше на юго-запад, тем безжизненней и пустынней эти каменистые пространства, в противоположность тому, что мы видели позавчера. Уже давно не слышно птиц, уже норы зверьков стали встречаться как редкость. Я постепенно впадаю в мрачность; если и дальше страна будет такой же, нечего будет собирать и изучать. Вскоре к югу открывается вид на то, что на карте названо «Долина Эргиргэн-гоби». Трудно создать картину более унылую и безнадежную: мелкий окатанный щебень с мертвым стеклянным блеском покрывает эту «долину», оголенную и ровную, как непомерная площадка для скачек. Ничто не рисуется на скучной черте горизонта — ни куст, ни деревцо, ни гребни гор: долина гоби, одна из бесчисленных гобей, сливается с краем неба, ничем не нарушив тоскливой равнинности.

Полчаса и, быть может, час проходят, не дав ничего примечательного; о той цветущей жизни, которую мы видели вчера, сегодня нет и помина. Одни только зичии, нелетающие крупные и толстые кобылки, убегают от дороги, тяжело волоча раздутое брюшко и длинный яйцеклад, изогнутый, как сабля. Немного дальше белоголовые ржанки и монгольские зуйки, кулики, изменившие привязанностям своих родичей, молча смотрят на быстро уносящуюся машину.

Под вечер опять начинаются легкие возвышенности, постепенно сменяющиеся травянистой долиной, и мы подходим к реке Онгийн-Гол, вдоль которой рассыпаны стада и аилы. Онгийн разлился; родившийся на высотах Хангая, он быстр и стремителен, как все горные реки; после дождей и снегов уровень воды быстро поднялся; мутный, бурлящий поток имеет вид внушительный и грозный. Мостов на этой реке нет, переправа возможна только вброд. Однако сделать это сегодня — нечего и думать. Мы разбиваем палатку на зеленой лужайке близ монгольского стойбища, окруженные пестрой толпой его жителей.

Вода спадает, но очень медленно. Слышно, как время от времени с плеском рушится в воду подмытый участок берега, но день ото дня рокот воды слабеет, и на третьи сутки ожидания мы получаем возможность переправиться. Впрочем, кажется, никто не сетовал на непредвиденную остановку. Всем было приятно отдохнуть у реки, наблюдая за жизнью кочевой и привольной Монголии. Белые стада юрт мелкими группами рассыпались по зеленым и свежим лугам. Около юрт резвились чумазые ребятишки, хлопотали женщины в красных, как мак, халатах, в полдень и к вечеру приходили шумные стада. За стадами следили пастухи на конях, целый день напевавшие песни, лежа под бугром или в рытвине, защищенной от ветра. Под вечер, когда стихал дневной шум, вдалеке за рекой играла свирель; ночью собаки заливисто лаяли на звезды, по утренним зорям курлыкали журавли, а речные струи рокотали день и ночь, торопясь докатиться до Гоби, влиться в озеро Улан-Нур.

На реке было много птиц, но зверьками долина была очень бедна. Сзади нас на бугре были норы даурской пищухи. Днем ее можно было видеть греющейся на солнце, а в вечерние сумерки она оживлялась и начинала свистать. Тонкая, красивая трель зверька слышалась через определенные промежутки времени (должно быть, минут восемь или десять), даже после наступления темноты, хотя ниоткуда не доносилось ответного «пенья». Пойманная пищуха оказалась самцом; может быть, как у птиц, способность петь является особенностью этого пола.

Недалеко от пищухи жили джунгарские хомячки; они собирали в защечные мешки жуков и зерна ириса, которые уносили в свои подземные кладовые.

Как-то раз выскочил на лужайку тушканчик, латинское название которого означает «скакун» (Alactaga saltator). Уже по одному этому можно судить, на что была обречена попытка поймать зверька живьем. Легкий, быстрый, увертливый, он замелькал среди травы белым знамечком своего хвоста и скрылся в нору, прежде чем преследователи сообразили, куда он мог деться.

Помнится, на второй день ожидания наши соседи монголы начали переправлять через реку стада, долгое время остававшиеся без хозяев на противоположном берегу. Пять всадников подогнали к воде животных, из которых некоторые тотчас же пустились вплавь. Стремительное течение, крутя, подхватило первых четырех овец, но они как-то сумели выбраться и вышли на берег, от которого уже удалялись мокрые, лоснящиеся быки. Однако быки — плохая компания для овец: те растерянно оглядываются, потом пускаются в обратный путь к нерешительно остановившемуся стаду. Здесь монголы встречают их ударами палок и толчками. Снова течение подхватывает четырех пловцов, но пример их и на этот раз не соблазняет стадо: оно стоит в воде, зябнет и не трогается с места. Тогда на пушистые, еще не стриженные спины овец начинает с пяти сторон сыпаться град ударов и отчаянные крики. Криками отвечают монголы, стоящие на нашем берегу, но и это не помогает — стадо остановилось, как белая груда камней. Проходит не менее получаса, прежде чем хозяева догадываются взять одну овцу на веревку и, погоняя других, въехать в воду.

Середина июля, а овцы еще не стрижены; они уже наполовину растеряли шерсть. Не стригут же их потому, что может случиться возврат холодов, и тогда беззащитные стада погибнут...

экскурсии по санкт-петербургу, услуги.