Снова в дорогу

Наутро будят громкие странные голоса. «Хонооо-хонооо-хонооо!» — раздаются протяжные женские крики, лают собаки, блеют бараны, слышится шелест камней и щебня под многими сотнями копыт. Мне трудно понять, где я. Слышу, что ветер подхватывает и уносит эти звуки, чувствую — свежими струйками он забирается под бурку. Потом, открыв глаза, вижу влажные, надутые ветром полотнища палатки, а в дверной щели — угол автомобиля и синий клин неба с быстро несущимися облаками. О, в Монголии! Это -наши соседи погнали пастись овец, и им помогают собаки. Я блаженно потягиваюсь в предчувствии сладостных впечатлений поездки и ногой швыряю бурку в сторону.

Мы умываемся в реке, во время чая смотрим на орланов, дерущихся из-за рыбы, убираем палатку, занимаем места на машине.

Утро свежее и влажное. На поседевшей от дождя траве автомобиль растягивает сочно-зеленую дорогу; она, как и вчера, указывает на юго-запад. Именно здесь мы расстаемся с Толой. За одной из темных скал река круто поворачивает к северу, чтобы влиться в Орхон, потом в Селенгу, Байкал, Ангару, Тунгузку и вместе с водами Енисея затеряться под льдами океана. Мы же путь держим к подножьям Хангайской горной страны, туда, где у северной окраины Гоби расположился большой монастырь Ламынгэгэнихит. Там можно купить караванных животных, оттуда мы и тронемся к югу.

Утренние темные и синие склоны гор проползают мимо нас с левой стороны дороги; местами вдоль них растянулись лентами песчаные дюны, кое-где пески выходят и на наш путь. Я заметил еще вчера, что стоит появиться пескам, как от машины начинают взлетать мелкие серые степные жаворонки, заменяющие здесь рогатых горных.

Небольшие аилы — стойбища монголов — показываются временами по долинам; у ручья — пять-шесть юрт над заполненной слоистым дымом лощиной и около — рассыпанные стада. Женщины идут за водой, с ними бегут ребятишки; на окрестных просторных склонах гурты овец светлеют, как мелкая белая крупа. Ближе к нам у дороги ходят кони, дикие, сытые, неезженые. Гул мотора и стремительный бег невиданного существа приводят последних в состояние сильнейшего волнения. Вначале головы и уши животных разом повертываются в нашу сторону, затем кони сбиваются в тесную кучу и вдруг пускаются вскачь, как живая и шумная лавина. Они мчатся вдоль нашего пути, пытаясь перерезать дорогу. Пышные хвосты и гривы бьются по ветру, комки грязи взлетают высоко на воздух, земля дрожит от дружного топота. Отстающие жеребята растягиваются сзади длинным хвостом, но их тонкое ржание не может остановить молча скачущего табуна.

Следом за ними гонится хозяин монгол; он пригнулся к шее лошади, его шапка еле держится на затылке, а длинный тонкий аркан качается в руке, как копье. Кони пересекают дорогу слева направо, потом стремительно меняют направление, проносятся справа налево и готовы повторить маневр еще много раз, когда вдруг начинается спуск, дорога летит нам навстречу со скоростью десятков миль, и мимо скользят уже не отдельные предметы, а какие-то бьющиеся ленты стального, зеленого и медного цвета. Табун заметно и быстро отстает, но еще долго, до тех пор пока он вовсе не скроется из глаз, видно что кони продолжают безумную погоню.

Это волнение и испуг, соединенные с потребностью скакать наперерез, охватывают не только стада, но и отдельных пасущихся коней, даже стреноженных. Они или обрывают тотчас же путы, или падают во время скачки и разом отстают от машины. Телята тоже поддаются магическому влиянию автомобиля; зато быки и коровы переживают его иначе. Они стоят у дороги, насторожив уши, вытаращив глаза, и только в последний момент шарахаются назад, сильно вскидывая ногами и виляя хвостом. Они только комичны, тогда как кони стихийно-величественны. Всех спокойней ведут себя верблюды: ,не переставая жевать, они меланхолично поворачивают в нашу сторону большегубые, шишковатые головы или медленно отбегают в сторону неуклюжей, раскачивающейся рысцой. В тот же день мы имеем возможность убедиться, что и дикие копытные не оставляют автомобиль без внимания.