Таинственность природы

Такою же мечтой

Душа полна, как и в былые годы,

И так же здесь заманчиво со мной

Беседует таинственность природы...

(А. Майков)

Каждый год, когда узкие полоски дорог, пересекавших застывшую поверхность Волги, становились бурыми и синеватый лед проглядывал сквозь снег, разъеденный оттепелями, приходила желанная и трудная пора весенних забот, радостей и волнений. Учебный год к концу, все ближе экзамены, а тут — такая сумятица на душе, такая тоска по воле! Весенняя капель, падая с крыши, целыми днями барабанит по наличникам окон; ночью отчетливей, чем днем, слышно, как журчит снеговая вода в водосточных трубах и гремят по железу падающие сверху ледышки. Это весна прилетела с юга на крыльях влажного ветра. Темные ветви осокорей бережно качают мокрые шапки грачиных гнезд, но они еще пусты — грачей нет. А скоро будут; считанные дни остаются до обычной даты их прилета. Зашумят на большом грачевнике, что у перевоза через Волгу, и гомон птиц сольется с шумом паромов, стуком пароходных колес и криками лодочников.

В сыром воздухе, кажется, уже начало пахнуть Волгой — речной свежестью с примесью мазутного дыма пароходов. Далеко-далеко над затоном, у левой луговой стороны, где пароходы и баржи тесной пестрой толпой сгрудились на зимовку, тянется по серому небу несколько полосок дыма. То пробуют топки на пароходах — проверяют качество ремонта. Видно, и там готовятся в неблизкий путь.

Все чаще, не заходя домой, я пробираюсь после уроков за город, чтобы хоть краем глаза взглянуть на ближайшие поля и овраги. Весенняя распутица крепко закрывает все подступы к дальним любимым местам. Под скользким слоем навоза, накопившимся за зиму, тянутся длинные ледяные горбы проселочных дорог. Справа и слева от них — зернистый ноздреватый снег, переполненный водой, жидкий кисель разбухших пашен, большие ручьи и речки, целые озера весенней воды — «снежницы». В низинах накатанный лед дороги насквозь пробит ногами лошадей; желтая вода доверху наполняет «просовы» — глубокие конские следы. Предательские лужи тут и там замаскированы сверху густым крошевом снега и льда. Плохи дела в эту пору, коли нет надежных высоких сапог. Но искушений, соблазнов слишком много, и холодная вода каждый день хлюпает в моих галошах, заглядывая во все дырки башмаков.

Ведь нужно вовремя заметить первые цветы мать-и-мачехи, встретить прилет грачей и жаворонков, не прозевать речных чаек. Первая задача — заметить день появления грачей — дело не трудное. И ходить далеко не надо — сами к городу прилетят. Три-четыре дня подряд навещаю городские окраины, торные дороги и свалки. Мокрые, неряшливые вороны бродят по серому снегу. Всматриваюсь в птиц, слушаю внимательно и настороженно. Ветер шумит в ушах и доносит то далекий лай собак, то нескладный хор ворон и стрекотание сороки. И вдруг долетает до слуха сначала слабый, а затем все более ясный, такой долгожданный, тревожно-радостный крик первого вестника весны.

Каким нарядным кажется при этой встрече черное атласное оперенье грача, его фиолетовый и синеватый блеск. И крылья у грача длиннее, и полет как-то легче, красивее, чем у галок и ворон, примелькавшихся за зиму. Первый весенний грач, с достоинством и осторожностью шагающий по грязной дороге, выглядит как заморский гость среди серых толп деревенских родственников — привычных галок в истрепанном за зиму оперенье и грубоватых ворон. За первыми грачами дня через три-четыре следует их массовый прилет, а там уже время поджидать скворцов и полевых жаворонков, потом трясогузок и зябликов, дроздов и зорянок.

Но наша ранняя весна капризна, робка и нерешительна. Иной раз после нескольких теплых дней повалит густой снег и вновь повеет зимой. Или ночные заморозки возьмутся, неделя за неделей, сдерживать таяние, так что по утрам лишь кое-где сочатся небольшие ручейки. Иногда голодным грачам и скворцам приходится очень туго, и поздние снегопады погребают трупы истощенных птиц. Такая весна бывала для меня сущим мучением, сбивала с толку, выводила из привычной колеи наблюдений.

Теперь меня как раз больше интересуют не обычные дружные весны, а именно такие аномалии, как говорят фенологи, те жестокие эксперименты, которые ставит сама охрана природы. Но в далекие юные годы весна была прежде всего любимое время года, а не специальный период научных работ. Тогда я как-то особенно ярко воспринимал неудержимое нарастание сил охраны природы, все маленькие и дорогие приметы весны, пожалуй, ничего не значащие для человека равнодушного или «слишком» городского. А из всех примет были милее других и навсегда такими осталась первая песня жаворонка, звонкое «тиньканье» ранних зябликов на лесной опушке, далекий, бодрящий, полный влюбленности рокот тетеревов.

Когда в радостном ожидании новых гостей весны, бродя по проталинам или спеша на уроки, сквозь городской шум я улавливал, наконец, еле слышные трели пролетного жаворонка, душа замирала во мне, я останавливался, затаив дыхание, чтобы не упустить волшебных звуков. Маленькая, еле заметная точка, покачиваясь и трепеща в высоте, с песней уносилась к северу. Песня становилась все тише, все слабее и вместе с ней что-то праздничное наполняло меня до краев, как весеннюю почку, готовую раскрыться. Большими прыжками теленка, впервые выпущенного на луг, я перескакивал тогда через лужи, подбрасывал кверху фуражку и даже кричал «ура» в честь весны и жаворонка, если никого из людей не случалось поблизости.

В эту пору даже в стены гимназии просачивались вести о том, что творится на воле. В моем классе и в параллельном училось несколько заправских птицеловов — любителей певчих птиц. Прилет зябликов, первая песня овсянки для этих ребят, как и для меня, значили гораздо больше, чем переводы Цицерона или латинские неправильные глаголы. «Слушай-ка, Ванька, я сегодня жаворонков слышал». — «Вот здорово! А Петька Кузнецов вчера трех лебедей видал. Над Волгой пролетали... А по реке все закраины да полыньи». — «Вчера, говорят, два мужика с лошадьми потонули; ей-богу, правда! И переправы скоро не станет — дня через два подвижка льда будет». — «Ну, уж и через два. Скажи лучше через неделю». — «Как лед пойдет — мы с наметкой за рыбой».— «А у нас лодку вчера смолили». И пойдут гулять по классу весенние разговоры.

Впрочем, из всех гимназистов один только я наблюдал за весной и прилетом птиц внимательно и постоянно, насколько позволяли школьные занятия. В плавной смене времен года, в неуклонном вековечном ритме сезонных явлений была для меня особая притягательная сила, что-то большое, захватывающее и по-своему поэтичное. Начав увлекательный труд летописца охраны природы более тридцати пяти лет назад, я уже потом не мог его оставить.