Микроб коллекционерства

Не помню точно с какой поры, во всяком случае довольно рано, влечение к коллекционерству начало наполнять мои дни. Подобно эпидемии кори или скарлатины, в определенном возрасте страсть к собирательству охватывает большинство мальчиков. Девочки почему-то меньше подвержены этому беспокойному недугу. Городские ребята азартно охотятся за редкими почтовыми марками, наклейками от спичечных коробок, стальными перьями и тому подобными изделиями рук человеческих. Дети сельских местностей и малых городов собирают жуков, укладывают на вату разноцветные яички птиц.

Я начал с коллекционирования бабочек. Это не было научным занятием, как мне тогда казалось, хотя я всегда стремился узнать точное название каждого вновь пойманного вида. Бабочки были милы бесконечным разнообразием красок, тонкостью линий, изысканностью рисунка нежнейших крылышек. Сухие и неподвижные под стеклом коробки, они чудесным образом хранили очарование знакомых лугов, тенистых рощ и больших оврагов, столь обильных на моей родине. Зимним вечером под тусклым светом керосиновой лампы так загадочно и красиво мерцали фиолетовые «глазки» на крыльях павлиньего глаза, синим пламенем горела верхняя сторона крыльев анотуры и каплями живой росы светились блестящие перламутровые пятна большой перламутровки. Стоило взять эту коробку с верхней полки шкафа — и сами собой, каким-то непонятным волшебством в памяти начинали возникать солнечные дни, оживали воспоминания. Мне чудился иногда даже шум листвы, а сквозь запах керосиновой лампы пробивался сочный аромат волжских лугов. В этом сложном хоре воспоминаний каждая бабочка вела свою музыкальную партию, как скрипки, альты, виолончели в большой, тонко разработанной партитуре. Теперь мне кажется, что бабочки были мне милы не сами по себе, а как символы чудесных месяцев года и многих любимых мест.

Маленькая нежная аврора оранжевыми кончиками крыльев живо напоминала о тенистых оврагах и дорожках Марьиной рощи в теплые дни мая, почему-то о тонких и нежных листочках кислицы, которая цветет в это время. Бархатисто-темная траурница с синими пятнышками и палевой каймой по краям крыльев — это самая ранняя весна. Сугробы снега в тенистых местах, всюду лужи воды и ручьи, запах пересыхающего прошлогоднего листа на поляне и шорох первой ящерицы у большого дуплистого пня. Траурница сидит у солнечной тропинки и медленно складывает и раскладывает свои нарядные крылья. Эти плавные движения крыльев мне казались тогда знаком удовлетворения, радости и блаженства — тех самых чувств, что испытывал и я в первый теплый весенний день на согретой солнцем поляне лицом к синему небу и белым облакам, под которыми плавно покачиваются ожившие ветви берез. Крушинница — живой осенний лист. На каждом желтом крыле по розоватой точке, брюшко и грудь — в белом атласном пушке. Это тоже ранняя весна или солнечные дни поздней осени. Медлительный белый аполлон с черными пятнами и двумя красными глазками на крыльях — жаркие дни разгара лета, большие поляны и вересковые пустоши в сосновых борах, запах смолы, земляники, хруст пересохшего ягеля под ногой.

Моя коллекция бабочек просуществовала недолго. Однажды, вернувшись осенью в город после каникул в деревне, я увидел, что какие-то мелкие насекомые превратили в труху сухие тела большинства бабочек. Поломаны были крылышки, усики и ножки. Случались и раньше нападения вредителей на мои сборы, но это был полный разгром коллекции. Я понял, что без хороших ящиков с плотными крышками, без проклеивания щелей и применения отпугивающих веществ хранить коллекцию невозможно.

Позже у меня была большая коллекция яиц. Каждую весну я лазил по деревьям и разыскивал все новые и новые гнезда. Штаны были вечно порваны, руки и ноги изодраны, а сам я не замечал, как проходила весна, как краснели сережки осины, разворачивались клейкие листики берез и постепенно смыкался зеленый полог нового летнего леса. В коллекции уже были яйца редких видов -сарыча, коршуна-чеглока, но маленького яичка красногрудой зорянки я никак не мог достать: просто не попадалось ее гнездо.

Весна подходила к концу. Цвели ландыши. Среди молодой зелени смешанного леса играли веселые солнечные блики. Я собирал цветы. Нагнувшись за ландышем, в дупле у самого комля ствола я увидел внимательные черные глазки, остренький клювик и оранжевую грудку сидевшей на гнезде зорянки. Край дупла был на уровне земли, а гнездо ниже ее поверхности и все под защитой дерева, вход в дупло такой, что рука довольно свободно проходила. Радуясь пополнению моей коллекции, я присел и попробовал выкатить одно яичко. Не тут-то было! Зорянка по-прежнему сидела на гнезде, смотрела на меня, и, невзирая на все мои усилия, не хотела слетать. Я брал ее за плечики и старался снять, приподнимая вверх, — она судорожно цеплялась маленькими лапками и крепко держалась за гнездо. Я щекотал ее соломинкой — она молчаливо перенесла и это испытание и лишь плотнее прижалась к гнезду. Я подсовывал пальцы под ее горячее брюшко и уже ощупывал теплые гладкие скорлупки, как мне казалось, многочисленных яиц. Но и попытка приподнять птичку снизу не удавалась, а приналечь сильнее я боялся, чтобы не повредить яйца. Долго я бился, а она сидела безмолвно и не мигая смотрела на меня кроткими, глубокими, темными глазами. Мне стало жаль эту крошку-героиню, и я ушел, забыв у дупла свои ландыши. На другой день страсть коллекционера снова обуяла меня. Я долго искал гнездо среди натоптанных мною тропинок и помятой травы, но к счастью зорянки, так и не нашел его.

Зорянка, вероятно, благополучно высидела своих птенцов, а стойкость этой маленькой птички навсегда осталась в памяти. С этого времени я стал больше следить за самими птицами и их жизнью и постепенно перестал интересоваться коробкой с пестрыми скорлупками.

Благодаря малошумному мотору слайсер не будет отвлекать окружающих от их работы.